К 65- летию освобождения города Калинина  
от немецко-фашистких захватчиков

Из фронтовых дневников Константина Симонова

16 декабря город Калинин снова стал советским

... редактор вызвал меня и сказал, что, по только что полученным сведениям, наши войска ворвались в Калинин, сейчас город, очевидно, уже занят и надо срочно дать об этом материал в газету. Он тут же стал звонить по телефонам, и ему обещали дать для полета в Калинин Р-5. Он приказал, чтобы я вылетел утром и во что бы то ни стало завтра же к вечеру вернулся с материалом в номер.

Я должен был лететь вдвоем с фотокорреспондентом Сашей Капустянским. Я поспал четыре часа, и в семь утра мы выехали на аэродром. Задержки начались уже по дороге. Сначала застряла наша «эмка», и нам пришлось два километра топать по сугробам. Потом, когда мы сели в самолет, оказалось, что у него неисправен мотор; начали искать летчика с другого самолета. А когда он появился, то выяснилось, что его машина еще не заправлена. Когда приказали заправить машину, то по дороге застряла в снегу бензозаправка. Наконец вытащили бензозаправку и заправили бензином самолет, оставалось только сесть в него. Но перед этим летчик спросил меня, умею ли я стрелять из пулемета. Я признался, что не умею. Летчик потратил пять минут на то, что­бы обучить меня тому, как наводить, как поворачивать и где нажимать. Из всего этого мне больше всего понравилось, как поворачивалась турель: очень мягко и с приятным шумом. Затем нам дали сигнальные ракеты, и мы, прежде чем влезать в самолет, обсудили, где будем садиться. Пункты, где находились штабы обеих армий, наступавших на Калинин, нам были известны, но пока бы мы туда прилетели, дошли от самолета до штаба, узнали, что нам дальше делать, вернулись к самолету и полетели в Калинин, — пока бы все это происходило, мы, конечно, не смогли бы успеть побывать в Калинине и вернуться к вечеру в Москву. Газета осталась бы без материала.

Хотя точных известий о Калинине еще не было, было еще не известно, как далеко за Калинин отогнали немцев и где можно и нельзя садиться самолету, мы все же решили садиться прямо в Калинине. Подлететь к городу, пустить свои сигнальные ракеты на всякий случай, чтобы нас не обстреляли свои, и садиться. Я договорился с летчиком, что он перед Калинином опустится пониже и постарается разобраться в обстановке по идущим машинам. А кроме того, логически рассуждая, решили подлететь к Калинину с востока — с той стороны, откуда, видимо, наступали на него наши.

Самолет Р-5 — двухместный, а нас было трое. Капустянский лежал внизу, в фюзеляже, лицом ко мне, а я сидел за турелью и глядел во все стороны, от души желая и самому себе и своим спутникам не иметь никаких воздушных встреч.

Интересно было смотреть сверху, как проходило немецкое отступление. Внизу перемежались куски — сожженные и целые; деревни, выгоревшие дотла, и деревни, в которых были целы почти все дома. Пролетая над Клином, мы на всякий случай пустили пару сигнальных ракет, хорошо помня старую авиационную шутку, что никто так удачно не сбивает самолеты, как собственные зенитчики.

Через полтора часа мы уже подлетали к Калинину. Капустянский нацарапал мне записку, прося меня снять через борт панораму города. Мороз стоял около тридцати градусов. Как только я стаскивал рукавицу и высовывал руку с фотоаппаратом за борт, ее словно обжигало, и она переставала что-нибудь чувствовать. Капустянский дергал меня за ногу, чтобы я снимал, а летчик, повернувшись ко мне, делал знаки, чтобы я пускал сигнальные ракеты. Я несколько раз щелкнул аппаратом, потом онемевшими пальцами нажал курок и выпустил красную ракету. Теперь нужно было выпустить еще и зеленую, но проклятая ракета никак не влезала в пистолет, как я ее туда ни пихал. В общем, второй ракеты я так и не выпустил, а на моих снимках, как впоследствии выяснилось, получился не Калинин, а близлежащий лес, потому что я, снимая, не учел наклона самолета при вираже.

Сделав полукруг, мы стали спускаться на Волгу. Теперь мы уже летели довольно низко, и я, к своему удивлению, не видел никаких машин. На окраинных улицах были видны люди, довольно много, и я решил, что раз в городе такое оживление, значит, немцев наверняка выгнали, и махнул летчику, чтобы он садился. Мы сели на Волгу у правого берега. И едва сели, как мотор заглох. Я повернулся направо и сквозь поднятую самолетом пелену снега увидел, как какие-то люди стаскивают на руках с откоса пушку, и в наступившей вдруг тишине ясно услышал дорогие в эту минуту моему сердцу трехэтажные русские слова, относившиеся к пушке, к богу и к родителям. Тут уж не могло быть никаких сомнений, что все в порядке — прилетели к нашим.

Оставив летчика у самолета, мы с Капустянским пристроились на какой-то санитарный автобус и добрались на нем до штаба дивизии, бравшей сегодня ночью Калинин с восточной стороны. Мы зашли к командиру дивизии и к комиссару. Они рассказали о ходе событий, в которых участвовала их дивизия, потом мы поп росили полуторку и поехали по калининским улицам снимать и разговаривать с людьми.  Капустянский снял проходившие войска, снял панораму разрушений, снял взорванный мост через Волгу, немецкое кладбище в центре города. Женщины уже тащили с этого кладбища березовые кресты на дрова.

Кресты на дрова

Помнится, что, глядя картину «Разгром немцев под Москвой», в которой, если я не ошибаюсь, есть такой кадр: женщина, вытаскивающая из земли немецкий крест, — некоторые считали это инсценировкой. А между тем я свидетель это так и было на самом деле. И делалось это не столько из ненависти к немцам сколько из хозяйственных потребностей. Женщины относились к этим кладбищам как к чему-то такому, что просто-напросто не имеет никаких причин оставаться, существовать на нашей земле.

Пока Капустянский снимал, я пошел по улице и стал разговаривать с людьми. Многие женщины плакали. В сердцах царила какая-то радостная растерянность. Еще до вчерашнего дня люди до конца не верили в то, что немцев смогут разбить, выгнать отсюда. Между   прочим,   когда думаешь    о    настроениях,   ощущениях   и   мыслях людей там, в занятых немцами городах,   то   часто не учитываешь одного   простого    обстоятельства: с первого и до последнего    дня    пребывания    немцев огромное   большинство   людей вынуждено    питаться    только немецкой        дезинформацией. Иногда к ним попадают наши листовки,   почти    никогда    не попадают наши газеты, но зато   вместо   всего   этого существуют    немецкие   бюллетени, немецкое радио, немецкие газеты. И если для собственного, немецкого,    читателя     немцы в масштабах   лжи   еще   придерживаются   здравого   смысла,  то  в  своих    газетах    для оккупированного       населения они абсолютно не стесняются и  пишут   совершенно  небывалые вещи. И как бы ни были нелепы эти вещи, но когда они повторяются   день    за    днем, они   все-таки   угнетают  людей и     заставляют     их     думать: а вдруг это правда?

Один из характерных примеров такой пропаганды: в сентябре и октябре немцы во всех своих русских газетках писали, что немецкие войска вышли на Волгу. И формально это была правда, потому что в верховьях Волги, на Се­веро-Западном и Калининском фронтах, они - кое-где действительно вышли на Волгу. Но они писали об этом так, что люди, привыкшие всю жизнь представлять себе Волгу совершенно по-другому, могли подумать, что заняты по крайней мере Саратов и Куйбышев. И именно на такое впечатление и были рассчитаны заголовки в газетах о выходе немецких войск на Волгу.

На лицах людей была радостная растерянность. Высыпав на улицу, они разговаривали друг с другом, женщины всхлипывали, мальчишки висли на военных машинах.

Нельзя сказать, чтобы город был сильно разбит. В нем было сожжено порядочно домов, много домов пострадало и сгорело от бомбежек, но в общем город производил такое впечатление, что верилось: через месяц-два он уже начнет оправляться после всего им пережитого. 

 Брошенной   немецкой   техники  и на улицах и на выездах из  города было сравнительно мало, и у меня создалось впечатление, что, вынужденные к отступлению нашим движением с юга и с севера, немцы из самого города отступили, очевидно, по приказу, во всяком случае не ведя в самом городе особенно ожесточенных боев, а лишь прикрывая боями свое отступление. Словом, в этом смысле Калинин представлял собой иную картину, чем Михайлов. Там чувствовался разгром, здесь — отступление.

Через два часа мы вернулись на командный пункт дивизии, чтобы кое о чем еще дополнительно расспросить там. Командир дивизии по первому впечатлению показался мне человеком угрюмым, но тут, давая нам дополнительные данные о действиях своей дивизии, он оживился, привел несколько подробностей, потом вспомнил, что дивизия представлена к званию гвардейской, и, наконец, стал говорить, что именно их дивизия в большей мере, чем другая дивизия, наступавшая с другой стороны, сыграла роль при взятии города. Он утверждал это тем более решительно, что, кроме всего прочего, дивизии были в составе разных армий.

Мы уже собрались отправляться к самолету, но генерал вдруг помахал рукой адъютанту, на столе появилась бутылка бесцветной жидкости, оказавшейся спиртом, и мы вместе с командиром дивизии и комиссаром выпили перед дорогой по чарке. Настроение у всех было хорошее — так или иначе, этой ли дивизией или другой, неизвестно, какой больше, но Калинин был общими усилиями взят. И мы выпили за то, что он взят, и за то, что его все-таки главным образом брала именно эта дивизия, и за то, чтобы она стала гвардейской.

Сев в полуторку, мы поспешили к самолету и через пять минут после того, как подъехали к нему, были уже в воздухе. Летчик сделал два круга над Калинином, и мы взяли курс на Москву.

Фрагмент фронтовой кинохроники "Калинин  взят" 

 P. S.  В боях за освобождение Калинина  погибло свыше 20 тысяч бойцов и командиров Красной Армии